Руки в грубых перчатках теперь легли на ее плечи и слегка подтолкнули вперед.
Ее сердце колотилось как безумное, Кейт поняла, чего он хочет, — она должна была лечь на кровать. Чувствуя томление внизу живота, она переползла с его рук на одеяло. Кейт перевернулась сначала на бок, а затем на спину, чувствуя как мягко тонет ее тело в странном дрожащем предвкушении — таком же синеватом, как свет в комнате и таком же темном, как тени. И рубиново-красном, как кровь в ее венах.
Сейчас гротеск облика Циркача Ужасов пугал по-другому. Теперь она чувствовала его желание и это… притягивало ее. И смягчало его лицо.
Он медленно опустился над ней, не снимая одежды и навис над ней, будто огромная тень.
Взгляд из глаз в глаза.
Сейчас она видела, что ему около тридцати. И гротеск его лица — острый, странно вытянутый нос-клюв, впалые щеки и острый подбородок — выглядит странно естественно.
Рядом с ними, на кровати, лежала его сброшенная шляпа. Кейт слегка касалась ее пальцами откинутой в сторону руки.
Он обхватил ладонью ее грудь, надавливая на сосок под рубашкой большим пальцем, и поцеловал Кейт в губы. Это был настойчивый и твердый поцелуй. Он стал точкой в этой ситуации, точкой в конце предложения — заключительной для любой неопределенности, которая могла возникнуть этой ночью.
Кейт немного неловко, но уверенно приподнялась, мягко лавируя в движениях его губ и языка, что бы ее сопротивление не было слишком явным. Она обхватила пальцами одной руки его шею у скулы, другую положила на впалую потеплевшую щеку и подалась вперед.
Напор Насмешника дрогнул и проломился, будто хрупкий весенний лед, и Кейт словно вошла в него, в его чувства.
Темный Циркач не сопротивлялся, отклоняясь назад в мягком безволии, будто это она теперь стала мужчиной, а он — женщиной. Свет из окна упал на левую половину его лица, выбеливая еще больше кожу, и без того белую, словно муку, но в тоже время выявляя мелочи, которые делали его настоящим мужчиной из плоти и крови, а не персонажем страшных историй: ее естественный блеск, пару мелких шрамов, линии вен на шее и тонкие волоски у линии роста волос.
Но когда она прекратила целовать его, он снова впился в ее губы твердо и словно с деликатным скольжением, вынуждая Кейт подчиниться и откинуться на подушки. Но несмотря на это она все еще чувствовала эту возбуждающую мягкость, тень которой скользила в натиске его губ и языка.
Ночной свет блестел на черных, вьющихся, напомаженных волосах Циркача Ужасов, завязанных в хвост. Руки Кейт упирались в его грудь, которая была твердой и мощной, но без рельефа — Насмешник сочетал в себе худощавость, и вместе с тем — силу.
Его плащ укрывал его и Кейт, как черное одеяло. Колено Насмешника, немного вынесенное вперед и согнутое, мягко прижималось к ее бедру.
Когда Насмешник отстранился, Кейт положила ладони на его щеки и осторожно прикоснулась своими губами к его, приоткрывая их. Она ощутила, как его руки задрожали, будто больше не могли держать его тело над кроватью.
У него были тонкие губы и несколько вытянутые, заостренные зубы. И твердый, сильный язык.
Но она не могла не заметить неловкость, даже робость Насмешника, которая странно сочеталась с его угрожающим и странно причудливым обликом. И снова эта тающая мягкость.
Кейт ощутила, что в чем-то сломала ожидаемый сценарий "невинность-порок".
Она почувствовала, как одна рука Насмешника опустилась куда-то вниз и Кейт услышала звон пряжки ремня и звук расстегнутой молнии-зиппо.
Спустя пару мгновений другая рука легла под ее спину, приподнимая Кейт над постелью. Она открыла глаза, отпуская его губы. Глаза Насмешника были такими, какими их Кейт представляла: темные, в них сверкали искры какой-то отреченности и сейчас, уже не в воображении — вельветовой, с рубиновыми всполохами опасной страсти.
Он сел на постели, увлекая за собой Кейт и, освободив ее от пижамных штанов и белья, опустил на свой член, который торчал из его штанов будто длинный белый шип.
Сначала он вошел едва ли наполовину. Но руки Насмешника, который прижался своей щекой к ее, сжимали поясницу Кейт, надавливали, насаживали ее.
По сравнению с телом Насмешника, Кейт была несколько миниатюрной и она издала рыдающий стон боли.
До этой ночи у Кейт был всего один партнер.
Другая рука в перчатке легла на ее спину.
Кейт положила свои ладони на его плечи, сжимая черную ткань его костюма, испещренного мелкими застежками.
Насмешник, чье бело лицо стало еще более гротескным, искаженное от темного желания, резко насадил ее на себя.
Затем мощно опустил и поднял ее.
И снова.
Насмешник прорывался сквозь сопротивление ее тела, вгоняя себя внутрь.
Удар, удар, удар.
Он сжимал ее в руках и насаживал на себя. Его зубы были сжаты, а рот оскален.
Кейт казалась безвольной бледной куклой.
Волосы рассыпались по ее плечам и закрывали лицо, голова и руки дергались от каждого удара. Одной рукой он обхватил ее затылок, второй — спину, его пальцы, затянутые в перчатки, скользили по влажной коже.
Удар, удар.
…Его глаза. Кейт видела его глаза. И он видел ее. Это были как вспышки между мраком.
Удар. Удар.
Голова Кейт откинулась назад. Насмешник опустил ее вниз, на себя, в последний раз.
Тепло. Внутри Кейт стало тепло.
Кейт закрыла глаза.
